Часовых этот парень миновал играючи, объявился уже в центре лагеря, между костров. Потом, правда, выяснилось, что Прядко и Рахматуллин просто уснули на посту, вымотанные донельзя. К тому времени, как это стало известно, пришелец уже сидел напротив командира. Командиром - по старшинству - здесь оставался политрук Скворцов. Капитана Мурчикова убило позавчера, когда прорывались через мост. За спиной у Скворцова сидел старшина Санин и недоверчиво косился на пришельца. Рядом с Саниным, на немецкой газете лежал ППД, единственный на всю группу.

Вокруг костров вповалку спали солдаты, числом чуть более взвода, ещё два солдата перемещались по лагерю, подобно сомнамбулам, и время от времени подбрасывали в костры хворост. Ночь выдалась холодной, и политрук решил рискнуть обнаружением с воздуха.

Пришелец был молод, чист, странен, добродушен и беззаботен. Одетый в костюм из плотной синей ткани, весь в кармашках и круглых металлических пуговицах, он спокойно уселся на высохшую траву. На его широком по-славянски лице играла неприятная улыбочка, словно пришельцу одновременно было смешно и неловко. Лицо и костюм пересекли неровные, дёргающиеся полоски теней от винтовок, составленных в пирамиду.

Старшине не нравились эти тени; ему казалось, что они двигаются с едва различимым запаздыванием по отношению к теням на земле.

- Фамилия? - спросил политрук Скворцов и зачем-то прикоснулся к бинту на голове.

- Неважно. Категорически неважно, - ответил пришелец. - Лучше прикажите вашему... извините, я в петлицах не разбираюсь... прикажите ему меня ножом ткнуть. Можно в руку.

- Это ещё на кой? - равнодушно полюбопытствовал Скворцов. Улыбка пришельца перекосилась:

- Да жалко вам, что ли? Пусть ткнёт ножом, вон тем, эсэсовским, трофейным. Можно, конечно, выстрелить, только у вас патроны считанные, да и люди кругом спят.

Старшина поднялся, вытащил и поудобнее перехватил нож. Пришелец, не вставая, протянул руку. Старшина полоснул по ладони и запястью. Крови не было, сопротивления тоже. Лицо Скворцова застыло, несколько мгновений он напряжённо вглядывался в пришельца. В самом деле, тот был ненастоящий. Проявилось ранее не отмеченное сходство с движущимся изображением на белом полотне киноэкрана, в тот момент, когда оно чуть перекашивается и вскоре расползётся белым пятном с чёрными краями, а в тёмном зале засвистит шпана.

- Не привидение, - покачал головой гость. - На научный атеизм посягать не намерен.

- Чей? - сглотнул слюну Скворцов. Санин, жилистый усатый мужик, прошедший гражданскую, стоял в напряжённой позе, не зная, то ли креститься, то ли полосовать трофейным кинжалом и далее. Возле соседнего костра проснулся один из рядовых, ошалело вскинулся, выбрасывая вперёд руки. Огляделся и снова улёгся.

- Ничей, - вновь отрицательное мотание головы. - Я не отсюда.

- Марсианин? - попытался усмехнуться политрук. Лицо Санина просветлело, и он убрал кинжал. Старшина читал мало, но прочитанное помнил прочно. Как-то раз ему попалась "Аэлита", где красноармейца с инженером хватило на мировую революцию на Марсе. Старшина был уверен, что это документальная книга, где если в целях секретности и приврано, то не так уж много.

- Нет. Я из будущего. Начало двадцать первого века. Собираю информацию.

Пришелец посмотрел на костёр, потом вновь на политрука.

- Не верите. Можете ткнуть ножом ещё раз. Или счесть меня разведывательным призраком немцев, вылавливающим отступающие группы вроде вашей. Или запишите призраком коммунизма - здесь ведь тоже Европа...

- Сведения, значит, собираете, - тяжёлым голосом протянул Скворцов, стараясь не обращать внимания на шуточку пришельца. - В исторических целях.

Пришелец пожевал губами. На его молодом лице это смотрелось странно.

- Не совсем в исторических. Цифры и рапорты уже собраны и упорядочены. Теперь в моде живой взгляд, хотя переплюнуть Симонова и Стаднюка будет трудно.

Фамилия Симонова политруку была откуда-то знакома, но до двадцать первого века в известность могла войти туча Симоновых, так что он не стал переспрашивать. А вот оборот "в моде" его задел, и задел жестоко.

...комдива убило ещё в конце июня, и, говоря правду, эти несколько летних недель лучше всего описывались словом "избиение". Отсутствие связи, запаздывающие приказы, пикировщики, непонятные толпы призывников в гражданской одежде, серые немцы на серых бронетраспортёрах, окружение, прорыв на "ура", на штыки, из одного "мешка" в другой... Капитан Мурчиков, помнится, мрачно ликовал, что немец штыкового удара не держит, а старшина Санин в открытую его обматерил, предложив насмерть совокупиться с немецкими пулемётами, если капитан настолько силён и могуч. Капитан, пацан лет двадцати трёх, обиженно замолчал, не став даже хвататься за кобуру.

...ещё был свихнувшийся лейтенант-пограничник, прибившийся в самую первую неделю отступления и отказавшийся взять взвод. Когда группа, один из остатков дивизии, двигалась куда-то по просёлочной дороге, и все ежеминутно ожидали выкрика "воздух!" или "танки!", погранец вдруг вышел из колонны и стал рыть окоп на обочине сапёрной лопаткой. Скворцову он сказал, что всё, хватит, здесь он и останется, потому что надоело. Подоспевший Мурчиков и тут понял бессмысленность хватания за наган и махнул рукой. Моторизованная часть немцев нагнала их группу ближе к вечеру и загнала в лес. Скворцов понимал, что по пути немцы непременно должны были наткнуться на пограничника, и его мучила совесть, напоминая, что можно было и оставить пару винтовочных обойм. Вспоминались малиновые энкаведешные петлицы погранца с одинокими кубиками.

- В моде, значит? - переспросил Скворцов глухо. Пришелец на секунду приоткрыл рот, потом на его лицо опять выползла та самая, издевательски-неловкая улыбка.

- Простите, я не хотел. В самом деле, с открытием такого путешествия во времени, почти по Уэллсу... Всё посмотреть, всё увидеть. Невидимым заглядывать через плечо Гоголю, когда тот писал второй том "Мёртвых душ", узнать, кто убил царевича Димитрия в Угличе и почему Троцкий оказался у большевиков...

- Невидимым? - спросил вдруг старшина Санин и громко кашлянул. - А что ж сейчас-то тебя видно?

- Поговорить захотелось, - спокойно ответил пришелец. - Конечно, это запрещено, но, честно говоря, плевать...

Скворцов усмехнулся. Некоторые вещи не меняются. Запрещено, но плевать, и заявиться к предкам, - может быть, это мой правнук? - невзирая на запреты, потому что чувствуешь: это правильно. Нужно.

- Коммунизм вы там как, построили? - спросил политрук. Улыбка пришельца исчезла, скулы напряглись.

- Отвечу на ваш вопрос следующим образом: подавляющее большинство людей, поддержавших октябрьский переворот, переселились бы в советское общество семидесятых годов с превеликой радостью.

Политрук искоса посмотрел на Санина. Старшина сиял. А политрук видел, что пришелец очень осторожно выбирает слова, и требовать от него точных сведений бесполезно. "Не построили", - подумал он. - "Но огорчать не хочет, говорит про успехи".

- И капиталистов как, в мировом масштабе? - это уже вопрос старшины. Пришелец пожал плечами:

- Доля мирового населения в странах с социалистическим и постсоциалистическим укладами много выше, чем сейчас.

"Опять ловчит", - недовольно подумал политрук. - "Какой ещё постсоциалистический? Наверно, очередная ступень к коммунизму".

- Сам-то что хотел спросить? - политрук прямо посмотрел в бледно-голубые глаза пришельца. Тот виновато отвёл взгляд.

- Много чего. Но главное вот... Почему вы сражаетесь? Позавчера вы прорвались через ту переправу, положили четырёх своих за каждого немца... Вы же в безнадёжном положении. За линию фронта в лучшем случае выйдет процентов пять от списочного состава дивизии... Сразу говорю: что там будет, я не смотрел, не знаю, кто жив останется... Но сейчас вообще так, по всему фронту.

- Мы листовочками про безнадёжное положение, их немцы с самолётов сбрасывают, мы ими задницу подтираем, - опять вмешался старшина. - Понятно?

- Понятно. Понятно, что листовками, а не немцами и не самолётами, - признал пришелец. - Вот я и спрашиваю - почему?

- Бумага хорошая, - буркнул старшина. Политрук сделал невнятный жест рукой:

- Н-ну... а каковы варианты? Сдача? Или в ближайшее село, к первой бабе под юбку?

- Хотя бы, - с непонятной злобой промолвил пришелец. - Хотя бы сдача, хотя бы под юбку. Вы же не просто гибнете, вы зазря гибнете. Вас не будет. Вас навсегда не будет.

Политрук молчал. А что он мог сказать? В разговоре с современником слова отыскались бы сразу, но этот, из будущего...

- Это нечестно, - сказал Скворцов. - Вы уже знаете все ответы.

- Знал бы, не спрашивал, - с той же злобой сказал пришелец.

- Так мы фашистов побили или нет? - вмешался Санин. Пришелец вздохнул, и этот звук показался политруку ненатуральным, киношным.

- Побили, - ответил пришелец старшине. - И красный флаг над Рейхстагом, и Гитлер со своей бабой отравился, чтоб в плен не попасть... Всё будет наше, и морда в крови.

Старшина молчал, видно, смакуя слово "рейхстаг": обозначение цели, пока недосягаемой. Политруку тоже стало спокойнее. Пришелец вздохнул опять:

- Вы даже не рассматриваете вариант сдачи или уклонения. Даже не рассматриваете. Вы хотите жить, это видно, но поступки, которые обеспечивают жизнь, вы отбрасываете без рассмотрения... Мне страшно тут, рядом с вами.

Политрук не знал, что ему сказать и надо ли говорить вообще. Пришелец вдруг показался ему неимоверно чужим, чужим за всеми пределами понимания. А тот заговорил, отрывисто и резко:

- Знаете, у меня прадед сгинул где-то в лагерях. По доносу. Жизнь в коммуналке, всё такое. Соседу понравилась его кровать с шишечками, медные такие шишечки. Это я недавно узнал. Прыгнул в то время, увидел, как эта сволочь сидит ночью за столом. Под лампой с оранжевым абажуром. Стою и смотрю, как он карандаш слюнявит и выводит: "доколе контриволюционые высказывания будут звучать"... Именно так: кон-три-во-лю-ци-о-ны-е. А потом...

- Что ж ты ему тогда не явился? - прервал старшина Санин. - И высказывания своего прадеда ты внимательно слушал, умник? Моего отца казаки убили в пятом годе в Москве. Станем считаться? Тоже мне, член семьи врага народа...

Теперь замолчал пришелец, и его молчание виделось политруку громадной гниющей раной, которую не то, что не лечили, но и навсегда забыли, как лечить. Вскоре молчание стало невыносимым, и Скворцов сказал, просто чтобы его нарушить:

- Хуже могло быть. Ты ведь за своего родственника страдаешь. А если бы изображал отстранённую боль за всех сразу, было бы хуже.

Пришелец изумлённо взглянул на политрука, а потом его затрясло от хохота. Хохот звучал странно: словно кто-то, не давая смеху набрать громкость, крутил ручку радиоприёмника. А может, так оно и было на самом деле. На лице Санина тоже появилась усмешка, но тут же пропала.

- Молодец, комиссар, - слова пришельца вернулись к нормальной громкости. - В самом деле молодец. А ответы я знаю, тут ты тоже прав. Французы год назад сдавались в условиях, несравнимых с вашими, а вы дерётесь. И немцы держат здесь свою пехоту, вместо того, чтобы двинуть её вслед за танками. Танки ушли вперёд и расходуют там моторесурс, отбивая плохо координированные и ещё хуже обеспеченные контратаки. Таким образом Адольф со своим блицкригом вылетает в трубу. Во благовремении. Молодец, комиссар.

- Ну, и что тебе не нравится? - спросил старшина. Пришелец не ответил, он ждал слов Скворцова. Политрук опять посмотрел в глаза пришельцу, но тот глянул в ответ нагло, с каким-то радостным прищуром.

- Я тут подумал, - начал политрук, - что вот черти, которые всяких святых тормошили и искушали - может, они все от вас? Из будущего? Я ведь библию читал, в целях борьбы с поповским мракобесием. Ты уж извини, но больно похоже.

- Какие черти при коммунизме? - не понял старшина. Пришелец весело хмыкнул:

- Ага, особенно это обращение "ты, разбежавшись, прыгни со скалы, тебя тут же ангелы подхватят". Клёвый прикол. Нет, это не наши, хотя кто знает? Может, когда-нибудь потом...

- Я думаю - может, ты тут нас проверить появился? Искушать? Так сам знай и товарищам передай, что мы здесь будем сражаться до последнего и прорываться к своим. Не получится - партизанить станем. Ясно? И больше мне твои подначки слушать неохота. А то разыгрался, щенок, изображаешь тут из себя светлое будущее. В покровительстве не нуждаемся, понял?

Пришелец поднялся. Он был бледен. Может, сказывались недостатки передачи изображения. Может, сказывалась ярость.

- Ладно, пойду я. Что нужно, то видел, оператор в спарке записал. Всё, наверное... А ты, комиссар, подумай. Вы же, блин, герои. С вас же пример брать будут, смертолюбов. Годами, десятилетиями. Все следующие поколения, блин, напрочь выучат: нет ничего невозможного, если заплатишь по прейскуранту в условных единицах. А условная единица всегда одна: труп. Клёво! Войну выиграть - оплатите в кассу. Страну восстановить - оплатите в кассу. Сменить тип цивилизации, общественный строй, мораль - всё можно, только сперва в кассу. Купленный товар обратно не принимается, уплоченные трупы не оживляются. Caveat emptor, блин.

- Да что ты городишь? - спросил Санин. - Блины какие-то, трупы, клювы, приколы...

- Пусть его, старшина, - разрешил Скворцов. - Пусть его. - И, не вставая с земли, политрук посмотрел снизу вверх на пришельца:

- Именно так, правнучек. Именно так. А если тебе не нравится, не шляйся среди тех самых трупов. Если вы там все добрые и счастливые, помни, кому вы этим обязаны. Если нет, проповедуй там, а не здесь.

Политрука вдруг осенило, и он широко улыбнулся:

- Или там эти проповеди никому не нужны?

Пришелец исчез. Был - и не стало. Скворцов удивлённо моргнул. Подсознательно он ожидал ослепительно белого пятна с чёрной каймой, расползающегося по силуэту незнакомца. Чтобы всё, как в кино.

- Что это было, политрук? - Санин подхватил свой ППД и теперь зачем-то целился в то место, где только что стоял пришелец.

- Умопомрачение это было, старшина, - Скворцов зевнул. - Не знаю, правда, чьё. Давай-ка лучше карту, посмотрим, что нам светит на завтрашнем переходе.

...их уничтожили через три дня. Немецкие пулемётчики, комфортно расположившись в мотоциклетных колясках, расстреливали бегущих русских. Место было открытое, бежать было некуда. Кое-кто отстреливался. Соотношение потерь составило шесть к одному в пользу немцев. Потом немецкие солдаты прошлись по полю, добивая раненых выстрелами "маузеров". Пленных не было. Возможно, кто-то хотел сдаться, но обстоятельства не позволили.

Повезло только старшине Санину, который успел добежать до лесной опушки, отделавшись лёгким ранением. Через месяц он в составе совсем другой группы перешёл линию фронта. Погиб старшина при миномётном обстреле в ходе второй Ржевско-Сычёвской операции. Про ночной разговор в июле сорок первого года он не рассказывал никому.