"- Прогресс, - сказал он, - это движение общества к тому состоянию, когда люди не убивают, не топчут и не мучают друг друга.
- А чем же они занимаются? - спросил толстый мальчик справа.
- Выпивают и закусывают квантум сатис, - пробормотал кто-то слева."

   Ветер. Слепой осенний порыв ветра несётся по лесу, размётывая опавшие листья. Листья пляшут, потом замирают и успокаиваются. В ветвях кустарника дрожит ещё один лист, когда-то белый, ныне же испятнанный неровными письменами, замаскировавшийся, и беглый взгляд не выделит его среди подобных. Здесь, в осеннем нежилом лесу, такая окраска постыдна и смешна; лист дрожит, он боится, что кто-нибудь протянет руку и - поднесёт к глазам? Прочтёт? А может, просто разорвёт на полоски, которые медленно сгорят, обнимая пахучие сушёные листья? Страх - напрасен, некому протянуть руку. Бумажный лист одинок.

   "ещё не забытая эпоха, после которой всё началось. Благословенны те времена, после которых начинается всё. Только понимаем мы это слишком поздно, когда всё уже вокруг нас и в нас, когда оно властвует, и мы живём для всего, не в силах бежать и противиться. Тогда старые времена становятся добрыми.
   Они всегда были смешными и наивными, эти мифические чудовища - люди. Огромного роста, пугливые и суеверные, недоверчивые и... и ещё какие? Кто - помнит? Нет уже стариков, любителей затащить под холм человека, напоить и заставить плясать ночь напролёт - ночь Здесь, а не Там. Холмы всегда были слегка Здесь, и немного Там, и чуть-чуть Где-то Ещё. Римские легионеры, татуированные пикты, кельты, саксы, совсем уж забытые народы и племена - их люди упивались нашим вином. И никто из них не умел пользоваться столовыми приборами, как говорил прадед. Это было весело. Это было модно. Это прошло.
   Ночь Здесь - неделя Там. Люди возвращались с похмельем, их ругали жёны и командиры. Потом вдохновенным враньём рождались сказки о холмах Маленького Народца, в которых за одну ночь можно утерять столетие, медную монетку из дырявого кошеля вечности.
   Прадед рассказывал об их сочинителе, с которого всё и началось. Странно, но Там, чтобы сказать правду, надо стать выдумщиком. Сочинитель рассказывал о нас, наделяя странными именами - Оберон, Пак... Мы посещали их шумный, грязный, вонючий людской город, прячась от его обитателей, и смотрели, как на отгороженной досками и крашеной мешковиной сцене возникают и рушатся миры, звенит оружие, плачут шуты, а злая королева наливает своему мужу яд в ухо.
   Нет, ложь. Это видело поколение прадеда. Они вынесли Оттуда сладкую заразу выдумки и лицедейства. Первые листы пергамента приняли на себя украденные у людей руны. И в наших лесных посёлках явились сцены, и стать актёром отныне"

   Нет, тот первый оказался не одинок, другие листы пляшут, целуя мокрую землю, хотят нагнать своего беглого собрата, пока тот не сдался ветру и не унёсся без цели и смысла, по прихоти холодного воздуха, который отдаёт гарью.

   "нас не было ничего другого. Голод? Мор?? Война??? Прадед говорил, что Там ужаснейшие несчастья являлись делом обычным... Ха, несчастья и были Там обычаями, так же, как обычаи - несчастьями. Люди умирали от тысячи причин, и девятьсот девяносто девять из них казались нам непонятными и глупыми. Опять ложь. Не нам. Им, старикам.
   А мы... сытое, уютное безвременье стало нашей колыбелью. Мы не хотели Туда, мы не хотели Куда-то Ещё, нам неплохо было и Здесь. Не плохо - и не хорошо. Просто скучно. Нам, эльфам, было скучно. Постоянство, умноженное на неизменность - и как мы завидовали никогда не виданным людям, с их краткой, но такой насыщенной жизнью!
   Выход нашли такие, как я. Да-да, те самые бумагомараки, развлекатели и смехачи. Любовь, даже несчастная, скучна. А ведь несчастная любовь была самым сильным переживанием для эльфа в старые (добрые) времена. Как прикажете всколыхнуть зрительный зал, чтобы с дубовых скамеечек понеслись недоуменно-восторженные аплодисменты, и театр именно твоего посёлка стал темой для разговоров по всему Здесь? Где взять новые шутки? Сюжетные ходы? Как сделать, чтобы посещение театра перестало быть светской обязанностью и превратилось в событие, которое можно предвкушать, которым можно насладиться до и после того, как оно сбудется?
   Нет, мы не полезли Туда. Молчаливые холмы ждут по-прежнему. Зачем? Мы всё знали и так. Вот люди. Они чудовищно велики ростом, неуклюжи, недоверчивы, пугливы, легко приходят в ярость. Им можно приписать сотни и тысячи поступков, проказ и преступлений, невиданных Здесь.
   Раньше сотни театров, сотни посёлков оспаривали первенство этой затеи. Теперь спор"

   Ещё один лист плотно влип уголком в грязь звериной тропы возле родника. Лист лежит на воде, чернила расплываются и выцветают. Ветер гонит рябь, бумага послушно повторяет беглые изгибы маленьких волн.

   "очень весело. Мы писали наугад, мы не жалели своих героев и злодеев. Наши актёры учились говорить хриплым басом. Сочинители живописали неведомое, возникла глупая мода датировать сочинения текущим Тамошним календарём. "Гильотина", рассказ, 1762 г. "Бородинское поле", драма, 1801 г., сентябрь месяц. "Унесённые ветром", женский роман, 1833 г. "Кому на Руси жить хорошо?", буриме с открытой датой. Помните, нет? Мы придумывали самодвижущуюся Историю, мы примеряли её на себя, мы радостно кроили судьбы неуклюжих великанов, похожих и непохожих на нас. Великанов, весело живших в своём восхитительно порочном и непрочном мире.
   Никто, никто не хотел проникнуть в холмы, затащить на званый ужин перепуганного человека и напоить его вусмерть вином сиддхов. Зачем? Все и так знали, что люди не умеют обращаться с ножом и вилкой. Никто не сомневался, что придуманное человечество гораздо интересней настоящего.
   Потом... потом... ересь глаголю, ну что теперь считаться? Начались эксперименты с искусством. Как всегда, рушили границы, сносили столбы, воображали себя повелителями слов и снов. Родился авангард. "Детская болезнь левизны в коммунизме", пьеса-миниатюра. "Моя Борьба", невыносимо скучный монолог одного актёра, автор которого - монолога, а не актёра - пыжился, стараясь сказать новое слово в искусстве. Надо было слышать, как он поливал критиков! А зрители закидывали его и несчастного одинокого актёра тухлыми кукушачьими яйцами, приберегая их специально для "нового, проблемного, концептуального, поставангардистского спектакля".
   Наряду с этим другие "творцы" считали, что зрителю нужно дать экшн, движение, весёлый мордобой и быструю смену декораций. "Дом Павлова", комедия в трёх действиях. "Бухенвальдский набат", водевиль с переодеванием. Танцевальная группа в странных полосатых костюмах пляшет на сцене, высоко подкидывая ноги - вот и всё, что я запомнил.
   Согласитесь, что"

   Ещё листки, ещё, ещё, ещё. Сколько же их? Ветер несёт тонкие, почти невидные ниточки дыма. Деревья становятся реже и тоньше. Один из листков застрял в расщепе трухлявого пня.

   "мало кто что-нибудь понял, а авторы в последнюю очередь. Они слишком увлеклись своей, выдуманной Тамошней Историей, чтобы заметить начало Истории чужой, Здешней. Новое поколение по молодости не может помнить, как подкралась беда. Сперва возникли секты, поклоняющиеся пантеону каких-то Валар. Они именовали себя Перворожденными и тут же огребли прозвище Недоделанные. Тут же. Дурацкие обряды, блеющий какой-то язык из одних гласных... Мода сочинять пьесы про эту шатию угасла, не вспыхнув - больно скучны были их священные тексты, а сами сектанты временами вели себя смертельно серьёзно, защищая свои заумные догматы.
   Далее... тут я не могу сказать точно. Даты, события, имена, топонимы - всё это меня не касалось. Наша земля вообще была Здесь самым тихим местом. Помню, появились в трактирах презрительные люди со шрамами и не-охотничьим оружием. Помню, отовсюду, как тараканы, полезли фальшиво-многозначительные типчики, именовавшие себя "мастерами боевых искусств". Не знаю, то ли их бредни о сосредоточении и прочей ерунде были призваны облагородить неизбежные убийства, то ли "мастера" просто набивали себе цену.
   Помню, в наш посёлок пришёл первый вербовщик. Я увидел его в трактире. Туда сбежался весь посёлок, посмотреть на Изменившегося. Он сидел, колени торчали над столом, длинные острые уши настороженно подёргивались. Из-за спины выглядывала палка с набалдашником - "рукоять меча". Вербовщик что-то вдохновенно говорил, эльфы, казавшиеся рядом с ним толпой детей, заворожённо слушали. И я, только я один, ощущал в его призывах тусклые строчки из позабытых или мертворожденных пьес. Про людей.
   Когда я сказал об этом, вербовщик жутко изменился в конфетно красивом лице, встал, ударившись головой о потолочную балку, выхватил меч и проскрежетал, что не позволит поганому фигляру измываться над святыми понятиями, за которые умирают эльфы. Я убежал. Никогда не был храбрецом.
   Невостребованными оставались такие гениальные произведения, как "Карибский кризис", проблемный триллер с элементами эротики, или, например, "Чернобыль", оперетта для"

   Листков меньше. Один лежит бессильно на широком, липком, самодовольном мухоморе. Запах гари всё сильнее. Тянет жареным мясом.

   "сперва просто надевали унты. Потом Изменились по-настоящему, отрастив шерсть на ногах. Зовутся хоббитами, их все грабят, но никто всерьёз не трогает. Всерьёз - это сжечь посёлок и истребить население. Снимать кожу с женщин и жечь заживо грудных детей.
   Даже орки, с началом всеобщих войн бывшие просто отвязанными бандами мародёров и дезертиров, вообразили себе нечто святое и разгуливают под чёрными знамёнами с красным глазом. У них тоже есть военачальники. Всё Здесь сошло с ума, и юные уже не понимают, когда говоришь им о неспешно текущих столетиях, ежемесячных премьерах, степенных старейшинах и выдержанном вине, которым труппы отмечали неизбежные аншлаги.
   Тихие, разумные заклятия, подаренные нам лесами, выродились в разрушительный рёв взбаламученных стихий или уродующий вал изменений плоти и духа. В небе видели огромных летучих ящериц. Ходят слухи, что они дышат огнём, но никто не может этого подтвердить. Никто живой.
   Сколько бумаги отдано жалобным воплям, многоумным рассуждениям о причинах и следствиях, сколько слов потрачено впустую? Немного. Мы, авторы, вымерли стремительно. Нас казнили старейшины, преисполнившиеся нетерпимости к вольнодумству и надежды создать из крохотных посёлков великие империи, нас вырезАли солдаты всех возможных и невозможных армий, наши рукописи горели - ох, как они горели вместе с нами.
   Мы сами тоже меняемся. Утончённые фабулы уступают место незамысловатой похабщине солдатских баек, чеканные строки од или вихрь вольного сознания превращаются в маршевые"

   Опушка. Нераспаханное поле. Лес кончился. Здесь ветер чувствует себя хозяином. Жухлая трава рабски кланяется ему, почти незаметно из-за малого роста. Отсюда все листки давно сметены в лес, подальше от любопытствующих глаз. Впрочем, нет. Один, как издевка всемогущего случая, лежит на мёртвой траве.

   "на дрожжах, растут колдовские замки и зачарованные леса?
   Я, кажется, знаю ответ на все эти вопросы. Собственно, если бы не это знание, вряд ли я стал бы осквернять бумагу столь долгим повествованием без единого диалога. К тому же сказанное - вовсе не тайна за семью печатями. Пока. Таковой она станет, когда со сцены сойдут последние поколения, которые ещё помнят добрые (старые) времена. Любой, кто захочет восстановить ход событий, не испытает никаких трудностей в ближайшую сотню лет.
   Боюсь, правда, что спохватятся, когда будет уже поздно, и всю прошлую вечность прочно обживут драконы, маги и Перворожденные, а не Маленький тихий Народец, состоявший из беззлобных любителей почитать и посмотреть о ненастоящем.
   Я оставлю эти записи у входа под холм. Я должен пройти Туда и посмотреть. Со мной целая телега классических произведений. Я хочу сравнить события и даты. Не знаю, как я перенесу совпадения. А потом мне надо найти Там Ту Книгу (или это Спектакль?), С Которой Всё началось.
   Я хочу спросить у Тамошнего автора - или он не один? Один эльф или даже человек не способен обрушить на целый мир такие бедствия! Наверное... - я хочу спросить: зачем? За что? Он - знал? Он - мстил? Я хочу попросить прощения. Потому что это, кажется, будет единственным, что я не только захочу, но и смогу сделать...
   Кажется, у нас Здесь уже забыли, что под холмами"

   О, вот и всё. Листков больше не будет. Телега косо вздымается из придорожной ямы. Лошадей нет, оглобли тычут в серое небо. Пелена дыма поднимается откуда-то рядом. Запах горелого мяса становится непереносим.
   На дороге следы множества лошадиных копыт. Здесь прошёл кавалерийский разъезд. Вы же знаете, во время наступления на фланги высылаются мобильные группы с заданием: зачищать рассеянные части противника, вести разведку, терроризировать население?..
   За телегой на земле лежит бесформенная груда, в которой выделяются угловатые оковки книг. Они закопчены, они удерживают прогоревшие в уголь книжные обложки. На том, что раньше было грудой книг, лежит другая груда. Поблёскивают зубы. Чудом сохранившаяся кисть руки с дешёвеньким обручальным кольцом держит сохранившийся не меньшим чудом лист бумаги.

   "есть путь Туда или Куда-то Ещё. Как было бы славно уйти Отсюда, всем, кого пока не захватила эта мясорубка, обещающая стать вечным торжеством тех, о ком говорил мне прадед. Четырёх всадников: Глада, Чумы, Войны и кого-то ещё, не помню. Забавно: только что написал о всадниках и вижу"

   Этот листок исписан не до конца. Его можно назвать чистым, если не привередничать. Ещё один порыв ветра, лист вырывается из длинных тонких пальцев, вспархивает в воздух и весело несётся через поле к лесной опушке.